Джан Ку

О “Персональных ритуалах”, тоске, радости жизни и прочих настоящих вещах

Дмитрий Иванов — гитара, Ксения Ермакова — вокал, Лев Савранский — бас–гитара, Сергей Жилкин — барабаны.

Еще в 1991 году началась история этой питерской группы, когда гитарист Дмитрий Иванов и вокалистка Ксения Ермакова, как они рассказывают сами, "услышали зов речного духа". Отсюда появилось и название коллектива, вот только о полноценной работоспособной группе тогда говорить было еще рано.

Весной 94-го появляется барабанщик Сергей Жилкин и бас-гитарист Лев Савранский. С тех пор состав ДЖАН КУ не менялся. Музыканты знали, чего хотели, и уверенно шли к своей цели, которая состояла лишь в том, чтобы создать нормальную "живую" группу. Уже дебютный альбом "Лабиринт" (1996), вышедший на DDT Records, показал, насколько продуктивна целеустремленность музыкантов. ДЖАН КУ приглашали практически на все фестивали — как крупные, так и не очень, песни группы попадали во множество сборников. А радиостанции активно отказывались включать в свой формат мрачную экстремальную музыку.

ДЖАН КУ никогда не обманывались: они знали, что с таким материалом, как у них, не имеет смысла стремиться завоевать массового слушателя. Зато та публика, которая сама находила эти песни, уже не изменяла привязанности. Музыканты особенно не торопились в звезды, не мучили петербуржцев частыми концертами, а просто занимались своим делом. Так, в 1998 году заканчивается запись следующего альбома, получившего название "jan_coo". Весной группа заключает контракт о сотрудничестве с фирмой грамзаписи Фили, и через год вторая работа ДЖАН КУ выходит в свет.

Этот альбом имеет ряд особенностей: он был записан на четырех питерских студиях плюс две песни на portastudio в домашних условиях. Альбом состоит из двух равноценных частей-сторон "Зверь" и "Кораблекрушение", а музыкальная палитра в большинстве песен обогащена драм-машиной, и музыканты планируют пользоваться этим приемом и в дальнейшем.

Однако лучше, если Ксения Ермакова сама обо всем расскажет.

— Альбом "jan_coo" вы записали еще год назад...

— Знаешь, я частенько сижу и сама его слушаю. Я им очень довольна, всем, несмотря на то, что записывался он в разных местах, а две песни вообще записаны дома в порто–студии.

— Но он соответствует вашему сегодняшнему настроению или все с тех пор изменилось?

— Конечно, все меняется. И, может быть, третий альбом вообще будет похож на первый. Но мне нравится, что в этом альбоме перепады настроения очень большие: в каждой песне живут абсолютно разные состояния...

— Я заметила, что есть очень мягкие композиции, а есть абсолютно полярные — агрессивные.

— Да–да–да–да. А я не понимаю, как можно придерживаться одного стиля. Например, сплошной мрак... Человек же не может быть все время в одном и том же состоянии: он то такой, то сякой.

— Ты знаешь, мне послышались некоторые цитаты из TEQUILAJAZZZ...

— Может быть. На самом деле, это могло возникнуть на подсознательном уровне. Им пришло в голову и нам могло. А потом это может быть просто определенный эффект, который часто используется подобными группами. Когда мы записали этот альбом год назад, как раз передавали его в Москву через TEQUILAJAZZZ, но на тот момент их песен еще не слышали.

— Но ведь не случайно вы завязаны с одной и той же издательской фирмой ФИЛИ? И не случайно вы не стараетесь облегчить звучание ради того, чтобы попасть в радиоэфир?

— Да, наверное. Когда я услышала их песню про лыжи и коньки, то поначалу очень разозлилась на TEQUILAJAZZZ, но потом поняла, что это на самом деле не желание стать популярными, а просто у них было такое состояние для этой песни. И если мы когда–нибудь напишем что–нибудь такое, что поставят в ротацию, то мы это сделаем не специально. Мы, например, сидим репетируем, потом — у нас есть такой чисто бытовой прикол — давайте сочиним вот эдак, и на радио возьмут. Но это шутка. Мы понимаем, что не возьмут в любом случае.

— Вас все–таки иногда ночью по радио крутят в Петербурге, песни из первого альбома.

— А в Москве не будут. Там говорят — "метал". Это у них, наверное, какой–то чисто московский образ, что такая тяжелая музыка называется металом. Но я их понимаю. У нас песни–то все–таки очень мрачные.

— А клип?

— Нет у нас клипа. Говорят, если на радио песню возьмут, тогда снимем клип. Вот такой замкнутый круг получается.

— Так и будете играть по клубам?

— Да.

— А тебя не тяготит подобное состояние дел?

— А почему оно должно меня тяготить? Я не знаю, как лучше сказать, но это уже наш образ жизни: пойти отрепетировать, потом отыграть концерт... Это нормально.

— А деньги?

— В принципе, меня раздражает, что то, что мы делаем, подразумевает какую–то массовость. Что я не могу, например, взять кассету, поставить ее в магнитофон, сидеть и думать, какая я крутая, потому что какой–то части меня надо, чтобы это слушали окружающие. Но мне как человеку, как личности это все не нужно. Я знаю людей, которые переживают, когда их не узнают на улице. А мне надо, чтобы моя группа была популярна, а не чтобы ко мне подходили на улице. Я буду просто себя неловко чувствовать.

— А почему тогда ты этим занимаешься?

— Потому что драйв. Я захожу в клуб, слышу звук электрической гитары, и у меня внутри что–то начинает происходить.

— Не для кого не секрет, что некоторые мальчики когда–то брали в руки гитары, чтобы понравиться девочкам. Это потом они уже становились музыкантами или не становились. А ты?

— Я помню, что в самом начале я даже боялась сцены, и у меня была мечта, чтобы у нас была чисто студийная группа.

— А кто пишет тексты?

— Мы с Димой. Иногда я ничего сгенерировать не могу.

— Но ведь петь всегда женщине.

— Если внимательно слушать, то ни на первом, ни на втором альбоме нет песен, где бы было указание на пол.

— Но голос–то женский.

— А какая разница — женский или мужской? Понимаешь, я, например, отказываюсь выступать на фестивалях женского вокала, потому что не хочу акцентировать внимание на том, что мы группа с женским вокалом.

— Но ведь вы получили в самом начале своего творчества награду именно за лучший женский вокал.

— Да, но именно по этой причине я за ней и не пришла.

— Из русских групп ты к кому–нибудь относишься с уважением?

— ...КИРПИЧИ? Но мы дружим, и я не могу быть объективна к их музыке, хотя, наверное, мне нравится. Потом то, что сейчас называется группой ПАФОС. Но тоже я не могу быть объективной. Я сижу, слушаю, мне нравится, но я не знаю, если бы была посторонним зрителем с улицы, понравилось бы мне это или нет.

— Что вы думаете делать после выпуска этого альбома?

— Это зависит не от нас. На презентации 28 марта с нами выступят ПИЛОТ и ПАФОС, потом не знаю. А в этот вечер я бы хотела сыграть все так, как в альбоме, но пока не уверена, получится ли...

— Кто занимается вашими концертами?

— Ну, или нам кто–то позвонит, или мы кому–то. Так раз в месяц где–то и играем.

— А как часто вы репетируете?

— Вот у Димы, нашего гитариста, есть два состояния — он или спит, или сидит с гитарой.

— У вас же наверняка новых песен навалом?

— Да. Мы хотим сейчас записать песен пятьдесят, а потом выбрать из них десять для нового, третьего альбома.

— А этот альбом назван по имени группы, потому что он тебе так нравится и так соответствует состоянию группы?

— В принципе, да, хотя я хотела назвать его "Персональные ритуалы", а музыканты меня убеждали, что это избыточно. Но и до сих пор я его для себя называю "Персональные ритуалы". Я бы хотела, чтобы каждое мое действие было осмысленно и превращалось в своеобразный ритуал. И также каждая песня... И внутри каждой песни есть еще много чего. Мне, кстати, чем еще нравится группа ДЖАН КУ (смеется. — От авт.): например, песня "Оставь меня в себе, оставь меня везде" начинается, как разговор, как диалог — тихо–тихо, потом громче, всплески какие–то и так далее. И нас обвиняют в непоследовательности. Ну, а как же иначе? Если идет речь, как же оттуда можно вырвать хоть что–нибудь? Когда песня — куплет–припев–куплет–припев, это, наверное, хорошо, но у нас по–другому. И вот весь этот ввод музыкальный — он–то мне и нравится.

— Да, у вас бесспорно есть свой определенный стиль, которому вы не изменяете, и все–таки почему–то группа все время в тени. Это из–за той самой массовости, которую ты так не любишь?

— Я понимаю, люди должны отдыхать. Нас иногда спрашивают, почему мы не пишем веселых песен. Вопрос очень интересный по–человечески. Да, наши песни мрачные, потому что, в принципе, я думаю о том, что мы, как и все человечество, обречены. То есть с каждым это произойдет. Люди в религиозном угаре чувствуют себя иначе, нормально, они понимают, а у меня этого нет, я, может быть, еще к этому не пришла. Поэтому и песни такие...

Нет, конкретно об этом мы не рассказываем в своих песнях, но у меня есть ощущение тоски и обреченности, хотя я довольна своей жизнью, людьми, с которыми я общаюсь, и очень их люблю. Но тоска у меня оттого, что это все закончится. Я оптимист, но мне приходится быть пессимисткой в конечном итоге.

Знаешь, когда я слушаю джаз, у меня ощущение, что я тогда жила и тоскую сейчас по тем временам. И всегда у меня так, по жизни тоска, но мне хорошо. И, наверное, я всем довольна.

— Но я бы не сказала, что весь альбом мрачный. Есть вещи, наводящие на мысли о чем–то хорошем. По крайней мере мне так показалось. Может быть, дело не в текстах, а в музыке?

— Да, конечно. В музыке много жизнеутверждающего. В песне "Ветры, ветры", например. У нас это называется прозрачностью, как будто теплота какая–то вливается. Да, вот еще, почему я не могу не заниматься музыкой: во мне столько адреналина, что я не могу его не выплескивать. Если бы я не выходила на сцену, я была бы очень злая.

— С одной стороны, для тебя музыка является способом самовыражения, с другой — ты не хочешь, чтобы тебя узнавали на улице. Но неужели для тебя не важно донести свое творчество до большего количества людей?

— Последнее время я очень часто сама себе противоречу. Сейчас постараюсь объяснить. С одной стороны, я очень хочу, чтобы это все слышали, чтобы люди воспитывались на этом, потому что, мне кажется, есть что слышать и понимать в том, что мы делаем. Но, с другой стороны, я не хочу, чтобы меня узнавали на улице. Я не понимаю, как живут популярные люди. Они ничего не могут сделать, чтобы не оказаться на виду. Второго января я ходила одетая Дедом Морозом. В шесть часов утра мы зашли в магазин за сигаретами, и молодой человек, обращаясь ко мне, говорит: "Ой, вы так похожи на девушку, которая на дне рождения Курта Кобэйна пела песню NIRVANA". Я говорю: "Да, это я". Скинула бороду, он, правда, так и не поверил. То есть, понимаешь, даже в костюме Деда Мороза... А если я буду популярна, я же ничего не смогу сделать просто так. Это так, как будто ты переходишь в какую–то другую жизнь. Хотя я же не знаю, как это на самом деле. Интересно было бы посмотреть.

— Вы выступали на стадионе перед большим скоплением людей?

— Да, на "Петровском", на одном из фестивалей ДДТ.

— А ощущения?

— Много народу — здорово. Но при этом я видела какое–то количество людей, которым было неинтересно. Половину бы убрать, чтобы остались те, кому нравится. Знаешь, чего бы я хотела: чтобы было человек, скажем, тысяча или две, не знаю, но чтобы ни один из них ни на секунду не пожалел, что он сюда пришел. И пусть это будут клубы, мы все равно в них ничего не зарабатываем, но тогда бы пусть и для зрителей был бесплатный вход. Не платите вы музыкантам, но и с людей денег не берите. Я уверена, что многие музыканты на это бы пошли. Если бы у нас были деньги, я бы арендовала помещение и просто пустила бы людей слушать музыку.

У меня есть мечта — кстати, вполне осуществимая: приобрести квартиру и к ней еще подвал (есть такая на Черной речке), куда никто не зайдет, кроме тебя, и сделать там студию, репетиционную точку. Вот было бы хорошо!

— И все?

— Нет, ну, конечно, обидно, что у других есть прогресс в плане клипов каких–то, ротаций на радио и телевидении, а мы... Кто–то в топах, а мы в попах. А вообще у нас все здорово. Из тех групп, с которыми мы вместе начинали, мы единственная, где не менялся состав участников с первого дня. И мы единственные, которые с самого начала пели по–русски.